Николай Леонов - Один и без оружия [Трактир на Пятницкой. Агония]
Курносый был влюблен, все признаки были налицо. Он смотрел больными, лихорадочно блестевшими глазами, пытался дотронуться до нее без надобности. Если она «случайно» прижималась к нему, вздрагивал, забывал, о чем говорит, и смешно краснел. Однако про любовь не говорил.
«Давай-давай, чего маешься, — торопила его мысленно Даша. — Какой отмычкой воспользуешься? У тебя день рождения и ты предлагаешь отметить его вдвоем? Ты не можешь без меня жить, я не должна быть мещанкой? Мужчины перестраивают мир и женщины должны им помогать? Ты устал и одинок? Чего там еще у вас, мужиков, имеется? Деньги? У тебя денег нет, ясно, как божий день. Оружие? Пистолет у тебя в левом внутреннем кармане пиджака, давай, курносый! Ну и скука с тобой!»
Даша лгала себе, скучно ей не было. Этот парень был абсолютной загадкой. Начать с того, что она не могла понять, сколько ему лет. По виду понятно — около четвертака, по уму сколько? То oh смотрит и мычит, как дитя малое, то глянет свысока, скажет снисходительно, и уже не он, а Даша словно девочка с бантиками. Известно, оружие для мужчин — любимая игрушка. Имеет парень нож, так то в один карман сунет, то в другой, не набахвалится. Курносый ни разу и не намекнул, что всегда при оружии. Жарко, парится в пиджаке, нет по-человечески объяснить, чушь какую-то про насморк несет. И вообще чокнутый, про девок своих не рассказывает, подвигами не хвастается, а ведь воевал и сейчас работенка у него как в сказке: чем дальше — тем страшнее. А как интересно послушать! Множество историй Даша слышала и от мальчиков, и от людей серьезных, менты в тех историях подлые и трусливые. А как ситуация с другой стороны видится?
Однажды Даша спросила:
— Костя, ты воевал?
— Все воевали, — он вздохнул. — Страшное дело.
— Беляки, они ведь звери, — подзадорила Даша.
— Понимаешь, Даша, порой зверем любой может стать: и белый, и красный. — Он обнял за плечи дружески. — Надо добиться, чтобы любой человек не забывал, что он, — Костя сделал паузу и произнес по слогам: — че-ло-век. Высшее звание.
— Я слышала, среди этих, как они, — Даша вроде бы замялась, — уголовников, что ли… «людьми» самых бывалых, заслуженных называют.
— Уголовники народ чудной, смешные они, — он улыбнулся.
Даша оторопела, все готова была услышать, но такое… «Корней смешной? Действительно, можно от смеха умереть».
А Костя продолжал:
— Знаешь, Даша, я с фронта вернулся, хотел на завод, а меня в милицию определили. «Я — рабочий!» — кричу, а мне: «Ты сначала большевик…»
— Ты партиец?
— В Кронштадте вступил. Был там такой момент, совсем грустный. Умирать, думаю, всегда неприятно, а в восемнадцать так обидно до слез. Страшно стало, вот-вот побегу либо закричу несуразное, понимаешь, опереться мне было не на что, а без опоры, чую, пропаду позорно. Попросился я в партию. Нечестно, конечно. Другие от сознательности вступают, а я от слабости. Знаешь, на миру и смерть красна.
— На миру! — Даша фыркнула. — Это кто же, кроме тебя да комиссара, про твою партийную бумажку знал?
— Не надо так, — он взглянул строго. — Ты повзрослеешь, Даша, стыдиться этих слов будешь. Маленькая ты, Даша. Билета мне тогда не дали, откуда у комиссара документы могли быть? У нас ни воды, ни патронов, только злости навалом, на всех хватало. Поднялись люди в атаку, и я со всеми, ведь слово дал. Кто жив остался, комиссар не дошел, позже люди за меня сказали. В Питере партбилет и орден дали… Ну, это к делу не относится.
Они долго тогда молчали. Даша смотрела на Костю, она с того момента звать его про себя курносым перестала, и он ей красивым и рослым показался. Ни ростом, ни красотой Костя не мог похвастаться.
— Так за что же тебя в милицию?
— А что я мог? — Костя пожал плечами. — Кому-то надо, чем я других лучше? Начал работать, так разозлился! Обидно мне, Даша, стало. Столько хороших парней полегло, народ море крови пролил, завоевал жизнь счастливую. Так нет тебе, какие-то «кривые», «косые», «ширмачи», «паханы» жить нормально не дают. Ну, думаю, передавлю, не дам им пощады! — Он рассмеялся, махнул рукой. — Молодые все одинаковые: давай вперед, все ясно и понятно. Хорошие направо, плохие налево. Жизнь мне быстро мозги вправила. Где хорошие? Где плохие? Слово-то какое — уголовник. Приглядеться, в каждом человек прячется, в другом так далеко закопался, совсем не видно, однако есть точно, можно раскопать, обязаны. Уголовник! От какого слова произошло, думала? В угол человека загнали, он по слабости стал уголовником. Его надо из угла вывести, каждого отдельно, человек так устроен: его боль — самая больная, обида — самая обидная.
— Хватит! — Даша отстранилась, чуть не ударила. — Много ты понимаешь! Думаешь, умный?
Костя видел, ударить хочет, не отстранился.
— Прости, обидеть не хотел.
— А мне ни к чему, — Даша прикусила губу, отвернулась. — Врешь все, слушать противно. Сам же говорил, с сопляками возишься. Ничего ты про загнанных в угол не знаешь, не придумывай.
Костя не ответил, скоро они в тот вечер расстались. Даша не звонила неделю. Костя брал банду, в перестрелке его контузило. Отлеживаясь на диване, думал о Даше. Не простая она, видно, жизнь девчонку не по шерстке гладила. И решил, что, прежде чем в прислуги устроиться, уличной была. Каким ни был Костя сознательным, однако от мысли, что Даша в прошлом — проститутка, ему стало хуже. Врач сердился, грозил, что если Воронцов не прекратит о работе думать, то положит в больницу.
Даша позвонила, они снова встретились.
Роман молодых отметил двухмесячный юбилей, когда Мелентьев получил данные на Корнея и начал комбинацию, которая называется «Ввод сотрудника в среду».
— Так отвечай, где ты руки целовать научился? — спросила Даша, думая о том, что оно так в жизни и ведется: начальник на свиданке, а из подчиненного сейчас Корней душу вынимает.
Глава седьмая
Будьте вы прокляты!
На третий день пребывания беглецов в гостинице произошло невероятное: исчезла хозяйка заведения — Анна Францевна Шульц. Утром, как обычно, ровно в восемь у конторки появился ее супруг. Тихий и бледный, не поднимая глаз, Шульц прошелся по пустому холлу, в две мину ты девятого удивленно взглянул на часы. Еще через три минуты он подошел к четвертому номеру, супруги спали и соседних комнатах, и деликатно постучал. Никто не ответил. Он постучал решительнее и позвал:
— Анхен! Дорогая, ты встала?
Не получив ответа, он нажал на ручку, дверь оказалась не запертой. На аккуратно застеленной крова i и лежал конверт, а в нем листок с одной фразой: «Будьте вы прокляты!».
Шульц не изменился в лице, не схватился за сердце, положил конверт в карман, открыл шкаф, убедился, что отсутствуют небольшой чемодан и шкатулка с драгоценностями.
Через несколько минут на зеркальном стекле парадной двери красовалось объявление: «Гостиница закрыта на ремонт». Швейцар Петр, расплющив о стекло нос, с минуту наблюдал за пустой улицей, потом пробежался по холлу и коридору первого этажа с мокрым веником, задержался у напевающего самовара и крикнул:
— Дарья!
Даша понесла Сынку и Хану завтрак, дверь второй день не запиралась, девушка ее толкнула подносом и пошла в номер.
— Мальчики, с добрым утром.
— Здравствуй, Паненка, — ответил стоявший на голове Сынок.
Хан выглянул из ванной, изо рта у него торчала зубная щетка, приветственно махнул рукой, хотя находившаяся в другой комнате Даша видеть его не могла.
— Степан, язык проглотил? — спросила Даша, новы сив голос.
— С добрым утром, сестренка! — отозвался Хан.
— Черен ты для братца. — Даша прошла через спальню, увернувшись от Сынка, который, продолжая стоять на голове, пытался схватить ее за руку.
Хан, намыливая лицо, взглянул в зеркало.
— Я поздоровался…
— Где Анна? — Даша схватила Хана за плечо, повернула к себе лицом.
— Анна? — Хан изобразил удивление. — Наверное, завтракает?
— Слушай, Степа, — Даша присела на край ванны, — я слышала, как ты ночью ее дверью скрипел. Анны нет в гостинице, похоже, она ушла с концами. Где она?
— Верно, мы засиделись поздно, чай пили, — Хан пожал плечами. — Анна сказала, как обычно, до свидания.
— Врешь! Она, старая дура, в тебя, сосунка, влюбилась! Это же все видели. Думаешь, Корней не знает? Что ты ей наплел? Куда она рванула?
Хан сжал девушке руку так, что пальцы побелели. Даша зашептала:
— Ты, татарин, на мне силу не выказывай, — выдернула руку. — Еще раз тронешь, я тебя без Корнея порешу. Понял? Я тебя, ирод, спрашиваю, понял?
— Ладно, сестренка…
— В роли Джульетты — известная артистка Паненка. Ромео — Степан, кликуха — Хан, — сказал Сынок, наблюдавший за ними из-за приоткрытой двери. — Немочка сорвалась? Ай-яй-яй! Беда! — Он ерничал, улыбался вроде бы, но смотрел серьезно. — Человек сошел на берег. К чему бы это? Не первая ли крыса бежала? Дали течь, идем ко дну?
